Провинциалки

Мы спали на бигудях, успевали до занятий, после стояния в очереди с тюбиком зубной пасты и полотенцем через плечо в умывалке нашего общежития, ещё взбить начёс, подвести стрелочки у глаз, нырнуть в туфельки на шпильках и, надев на себя самую беззаботную и обворожительную улыбку, энергично и жизнерадостно появляться в аудитории нашего педагогического института. Вот, мол, и мы – Оля и Ина.
Мы жили вдвоём на двенадцати квадратных метрах изолированной жилой площади и чувствовали себя привилигированными, потому что другие жили в комнатах по пять человек.
Мы были очень разными. Нам было тогда по девятнадцать лет, но Оля, спокойная и рассудительная, всегда была на правах старшей. Она привозила из деревни, где жили ее родители, маринованные огурцы и помидоры, что сама закручивала с мамой на зиму, и заботилась об уюте в нашей маленькой комнатушке. На наших окнах красовались привезенные ею аляпистые шторы в ярких розах по зелёному полю, а на железных кроватях в тон занавескам – «подъюбники», которые прятали от посторонних глаз стоящие там чемоданы с нашими пожитками, потому что единственный встроенный в стене шкаф вмещал только нашу верхнюю одежду.
У Оли были строгие понятия о морали, унаследованные от мамы и бабушки. Но, стараясь быть современной, она легко перенимала манеры своих подруг и была «своим парнем».
Я, в отличии от Оли, витала в облаках: мечтала о путешествиях, писала стихи, рисовала, вечно была в кого-то влюблена и терпела разочарования. Я была маленькой, метр с кепкой, как говорили. И как все маленькие, мне надо было сначала привлечь к себе внимание, чтобы меня разглядели и оценили. Что,что, а это я умела мастерски.
У Оли не было необходимости напоминать о себе. Большая и полная, с удивительно милым лицом, какие очень пригодны для рекламы детского мыла, она бросалась в глаза сразу.
Мы были очень разными, но, а может быть именно поэтому, хорошо ладили. Словом, мы жили дружно и мечтали повидать мир, потому что были обе из провинции. Ездить по свету было по тем временам привилегией особой, и наше желание было почти на грани фантастики. Но мечтать, говорят, не вредно. И, как это часто бывает, нам помог случай. Что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Я вдруг попала с непонятной для всех опухолью под хирургический нож и меня сдали после операции на руки моим родителям «доживать». По бытовавшей тогда медицинской этике мне ничего не говорили, а родителей поставили перед фактом – рак. Я же, хорошо чувствуя себя после операции, была поражена готовности и согласию моих родителей отпустить меня в Москву, куда мы с Олей так рвались. Это был случай в медицинской практике, когда по прошествии многих лет удовлетборённо говорят: «Как хорошо,что врачи тоже ошибаются.»

И вот мы в пути. Летим в никуда. Для каждой из нас это первая такая поездка, поэтому и время мы выбрали по-неопытности не лучшее – зимние каникулы. От нас до Москвы – три дня езды поездом. Но мы летим самолётом. У нас нет знакомых в Москвем, кроме моего преподавателя, у которого я, учась в народном университете искусств, брала заочно уроки живописи. Мы не знали, где остановиться, но это нас не стесняло, наоборот – мы были настроены на приключения. Наш восторг перед новым был таким диким,что даже рассудительная Оля не заглядывала наперёд. Что будет – то будет. С таким настроением мы отправились в путь.

В самолёте мы познакомились с парнем в морской форме. Красивый, молодой, общительный! Одна форма чего стоила! В нашем степном краю, где шум моря доносился только с экранов телевизоров, морская форма производила впечатление магическое. Улыбчивый парень с открытым взглядом раскосых глаз на скуластом славянском лице был напичкан весёлыми историями и анекдотами. Он привык к вниманию и пользовался случаем, чтобы провести остаток отпуска в женском обществе.
Три часа лёту пролетели как один миг.

Вот мы и в Москве. Аэропорт «Домодедово». На дворе - январский мороз и темень. Время сдвинулось. Мы вылетели в двадцать один час и прибыли в это же самое время по-московски. По нашим меркам у нас слипались глаза. Нашему морячку предстояло через три часа лететь дальше, а мы, не зная, что предпринять, сдали первым делом свой багаж в камеру хранения. Стоило нам мимоходом спросить попавшегося на пути таксиста, сколько стоит дорога до Москвы, как нас окружили со всех сторон как из-под земли выросшие угодливые таксисты и частные водители, подзарабатывающие в аэропорту. Цены были для нас сногсшибательными. Мы еле отбились от навязчивой братии и решили переждать ночь в аэропорту и отправиться утром автобусом. Утро вечера мудренее.
Мы устроились в зале ожидания на двух случайно освободившихся местах в бесконечном ряду кресел и беззаботно задремали, голова к голове. Вдруг я очнулась от того, что кто-то осторожно похлопывал меня по плечу. Раскрыв глаза, я расцвела в счастливой улыбке – наш морячок был ещё в аэропоту. «Девчата, я нашел, кто отвезёт вас в город.» Наша симпатия к нему была такой безоговорочной, что пробудила в нём самые лучшие рыцарские чувства. «Где ваши вещи?» Мы с готовностью сунули ему наши номерки от камеры хранения, и он отправился за нашими чемоданами.

Когда я вспоминаю эту нашу доверчивость, то диву даюсь и завидую нашему тогдашнему мировосприятию. Для нас не существовал мир зла. Мы были сама откровенность и такими же видели каждого, кто вступал с нами в контакт. Это сегодня я сижу и анализирую: а вдруг бы он исчез с нашими вещами? А тогда ни одной из нас такое не пришло бы и на ум. Он был парнем, каким должен быть парень, каким его рисовало наше восторженное воображение. Какое же это замечательное чувство – чувство доверия.

Наш герой появился с чемоданами. Нам он их не отдал, а сам понёс к выходу. И это нам казалось само собой разумеющимся. Не сделай он этого, мы бы не поверили – он был полным воплощением романтичности и благородства. Едва поспевая за ним, мы пробивались по ночному аэропорту среди бесконечного ряда такси, пока ,наконец, не остановились перед частным автомобилем, где нас уже ожидал средних лет мужчина.
С готовностью приняв и уложив наши чемоданы в багажник, он распахнул перед нами двери старенького «Москвича». Мы нырнули с тепло салона. Морячок взял на прощание шутливо под козырёк: «Всего доброго, девочки! Шеф довезет вас до места.»
Те благодарные улыбки, которыми мы одарили нашего благотворителя, были красноречивей всяких слов.
Видавший виды «Москвич» пробуксовал, взревев, по обледенелому асфальту, выбросил, сердито выворачивая со стоянки, налипший на шинах снег из-под колёс, растворил в облаке выхлопных газов стоявшего на тротуаре моряка и понёс нас по направлению к Москве...

Вскоре замелькали по сторонам ночные фонари и бесконечные окна ночной Москвы, утопая в круговерти январского снегопада. Дворники «Москвича» бесшумно сметали с ветрового стекла лёгкий снег. В темноте высвечивалось зелёной полоской табло авторадио, откуда нас на правах старой знакомой приветствовала радиостанция « Маяк», убаюкивая мелодиями «После полуночи». После утомительного дня и от тепла в машине нас сморило. Ещё доносились слова шофёра: «Вот метро, откуда вы можете ехать к центру...», но всё уже тонуло в ватном покое - мы заснули.
И опять, как до этого, у нас не было хотя бы подсознательного страха ни перед этим чужим мужчиной, ни перед тем, что нас ожидает. Нас словно хранил добрый ангел, не давая нам даже мысленно чувства дискомфорта.
«Приехали», - донеслось громко. Мы проснулись. Шофер, превозмогая усталость, смотрел на нас весело и удивлённо: «Ну вы даете!» Мы засмеялись. Он нахлобучил заячью шапку и, распахнув двери, мозаичным силуэтом направился в снежном кружеве к багажнику. Лёгкий ветерок кружил и озорничал, зашвыривал за воротник пригоршни мгновенно тающих на коже снежных хлопьев.
Мы стояли у подъезда большой серой пятиэтажки. «Здесь вы будете жить, у моей тещи». На наш звонок открыла дверь сонная бабулька, которую он нам представил: «Марья Ивановна. Прошу любить и жаловать».
Теперь только мы спросили о стоимости за проезд. Ещё раз измерив нас опытным взглядом, в котором читалось почти отеческое участие, он вдруг тяжело вздохнул и махнул рукой. Жест этот говорил лишь отом, что сегодняшний день он отработал почти даром. «Что с вас взять, с бедных студенток? Четвертной». Это было царским великодушием. Таксисты в аэропорту брали по пятьдесят рублей за человека. Не задерживаясь, он отправился назад к машине, возможно расчитывая ещё подзаработать сегодня.


Марья Ивановна попросила нас быть потише, потому что в доме уже спали. Она провела нас по узкому полутемному коридору в комнату, где горел ночник, и указала на широкую тахту сразу у порога: «Здесь вы можете спать». Этого нам не надо было повторять дважды. Бабулька ещё добавила, чтобы нас не смущало присутствие её спящего на диване внучека. Но нам до него, вот уж действительно, не было дела. Мы только сложили на стул наши пальто и тут же, не раздеваясь, заснули. Наши чемоданы так и остались стоять посреди комнаты.
Доверчивые, наивные, чистые, мы ни в какой ситуации не ждали от людей худого. И пока нам везло. Мы спали действительно сном праведника.

Утро. Оглянувшись в зимних сумерках, я увидела в углу на другом конце комнаты диван, где кто-то спал, а подле него на полу - мужские туфли сорок последнего размера. Мне вспомнилось, что с нами в комнате был «внучек». Я приподнялась на локтях, чтобы разглядеть его получше. «Внучеку» диван был не по размеру. Неуклюже и смешно возвышались на подлокотной подушке голые волосатые ноги. День начинался весело. Растолкав Олю, я давилась со смеху. Положение было пикантным. Пробудившийся «внучек» чувствовал себя соответственно обстановке. Сконфуженно втянув ноги под одеяло, он представился: «Гриша.»
Вместо ответа мы разразились хохотом. Мы смеялись в ту пору по любому поводу: смеялись, как сейчас, от комичности ситуации, смеялись с готовностью любой шутке, смеялись над собой и просто потому,что нас переполнял здоровый восторг перед жизнью. Мы ещё не обладали коварным искусством смеяться над другими или от самодовольного чувства превосходства над кем-то. Мы были счастливы самой естественной в мире радостью молодости.
Нам хотелось побывать в Третьяковке. Но у Гриши не было ми малейшего представления о ее местонахождении. Это нас очень развеселило, и мы обещали показать ему туда дорогу. Гриша казался нам недорослем. Жить в Москве и не побывать в Тртьяковке казалось нам невероятным. Мы ещё не знали, что все достопримечательности Москвы были больше известны туристам, чем коренным жителям, для которых Москва была местом жительства с рабочими буднями и магазинными очередями.

Дни наши были насыщены от темна до темна. Вместо обеда мы ели орешки в шоколаде и возвращались в комнату Марьи Ивановны только вечером. Такое времяпрепровождение было очень по душе Марье Ивановне. Днём она привечала Гришу, род занятий которого мы так и не узнали, а вечером провожала нас спешно через узкий коридор в свою комнату и просила принимть душ только ночью, когда соседи спят. Это была обычная трёхкомнатная коммуналка, где уже соседи были в тягость, а чужие люди в доме – непозволительная вольность. Но Марья Ивановна, рискуя миром с соседями, принимала подпольно таких как мы с Олей, чтобы как-то перебиться. Её сорока рублей пенсии не хватало даже на самое необходимое. И такие постояльцы, как мы с Олей, были для неё кладом.

Мы изъездили вдоль и поперек всю Москву, далеко не всегда попадая туда, куда нам так хотелось. В Третьяковку мы так и не попали, хотя трижды делали попытку. В то время была в Москве на последних гастролях «Мона Лиза» Леонардо да Винчи. Мы слышали, что по возвращении в Лувр она останется там навсегда. Её частые переезды были вредны для её «здоровья». Зная это, казалось вся страна съехалась в Москву, чтобы не пропустить эти последние гастроли. Мы вставали засветло и летели к Третьяковке, но, как мы ни старались, всегда приходили, когда пробиться было уже невозможно. Похоже было, что люди ночевали у подъезда галереи.Туристы группами и поодиночке рвались вовнутрь. В одной из групп нам посочувствовали и посоветовали потихоньку пристроиться к ним, что называется, потеряться в толпе, что мы и сделали. Но строгая хранительница порядка у входа пересчитывала всех поштучно. На числе двадцать она перекрыла вход рукой, как шлагбаумом. Мы остались за дверью. Когда и на третий день нам не повезло, мы оставили наши попытки и отправились в Русский музей. Многое, что мы планировали, нам пришлось забыть. Билеты в Большой театр и Московский цирк были на полгода вперед распроданы, и мы шли на ВДНХ или туда, куда можно было ещё попасть. Мы легко вступали в разговор с людьми, всегда находили весёлых попутчиков. Двум парням на ВДНХ наши рассказы показались слишком экзотичными: немки из Казахстана в Москве. Они откровенно восхищались нашей способности «врать с налёту», а мы не имели желания долго объяснять им наше происхождение. Поэтому мы смеялись вместе: они, находя нас очень оригинальными, мы их - непросвященными. В то, что моё имя Ина – сокращенная форма от Вильгельмина они так и не поверили. Это мы уже просто заврались. Когда мы на прощание оставили им наши адреса, они вертели в руках листочки и смотрели на нас просительно и разочарованно, что надо было понимать: «Ну теперь-то уж хватит, это уже черечур.» Уезжая со станции метро, мы ещё видели их так недоуменно стоящими с нашими адресами.


Ещё не совсем верилось, что здесь в Москве ничего не знают о советских немцах. Эти парни казались нам просто интелектуальными недоростками. Каково же было наше удивление, когда о том же спросил мой преподаватель живописи, до которого мы всё-таки дозвонились и были приглашены на чай. Он говорил, что имел соблазн спросить о моём происхождении еще в письмах, но, следуя правилам этики, воздерживался. Сейчас, видя перед собой веселых, готовых на всякое откровение девчонок,он спрашивал, не стесняясь, о том, как мы попали в Россию и тоже дивился всему, как сказке. Мы были удивлены ещё больше. Ведь немецкая республика находилась не где-нибудь, а на Волге, в центре России. Мы рассказывали о себе, о наших родителях и смеяться нам уже не хотелось. Теперь мы выглядели как те парни в метро, как вроде кто-то водил нас за нос.
А в третий раз мы встретились с тем же самым уже по дороге домой, в поезде,где оказались в купе с очень симпатичной блондинкой из Иваново. Она была нашего возраста и без устали болтала с нами обо всём на свете, пока не выяснилось, что мы немки. Последовавшая после этого перемена в нашей спутнице казалась нам невероятной. «Немцы?» После этого вопроса, в тоне которого было неподдельное презрение и брезгливость, она остаток пути с нами не разговаривала. Мы перглядывались вопросительно и недоуменно.Такого оборота мы не ожидали, но и особого повода для расстройства не видели. Какое же это удивительное состояние – молодость. Незакомплексованные и без предубеждений, открырые всему свету, нам думалось, что и мир должен встречать нас с распростертыми объятьями. Реакция нашей попутчицы казалась нам недоразумением. Это было позже, когда мы ехали домой, а сейчас мы были в Москве и продолжали наше открытие столицы.

С утра мы стоим в бесконечной очереди, что петляет через весь Александровский парк к кремлёвской стене. Люди, ёжась от холода, идут по двое в ряду на встречу с Лениным. Это имя сопровождало нас с рождения. Овеянное ореолом легендарности, оно было для нас воплощением человечности и героического самопожертвования. Быть в Москве и не побывать в Мавзолее Ленина было для нас равносильно преступлению. С третьей попытки, примчавшись в темени морозного раннего утра в Александровский парк, нам удалось ещё пристроиться в хвост людской сороконожки, как за нами закрылась железная решетка ворот. Через два часа, вконец окоченевшие, мы стоим у входа в Мавзолей. Фотоаппараты и сумочки сданы в камеру хранения. У входа - молчание и торжественность почётного караула. По ступеням вниз входим в помещение с гробом на пьедестале. Оля стоит пердо мной, мешая видеть то, ради чего мы пришли. Поэтому мне запомнился караул по сторонам гроба и угнетающее молчание. Оглянувшись, я ещё мельком увидела восковой профиль Ленина под стеклом. Под звуки шаркающих ног мы вышли наружу. Говорить не хотелось. Я испытывала странное чувство дискомфорта от собственного равнодушия в данной обстановке. Во мне не было ни скорби, ни печали, что казалось мне непорядочным. Такое же чувство было у меня уже раз при «встрече» с Лениным. Тогда это было в квартире-музее Ульяновых в Куйбышеве (Самара). Нас ввели в прихожую и дали надеть поверх наших зимних сапог войлочные тапочки . Они были такими огромными и карикатурными,что я, как ни хотела вести себя прилично в данной ситуации, не сдержалась. Когда наш гид, красивая элегантная женщина в кокетливой шапочке, поскользнулась на войлочных «лыжах», меня прорвало. Я прыснула, чувствуя выступившие на глазах слёзы от усилий остановить внезапный приступ смеха. Реакция получилась обратной. Невольно обратя на себя внимание, я ещё попыталась спасти положение, прикрываясь ладошкой. Этот мой сдерживаемый смех оказался магически заразительным. Мне в тон кто-то прыснул в группе. Все оглянулись на него, потом на меня и...вдруг хохотали все, даже наш экскурсовод. Сегодня, выходя из Мавзолея, я испытывала, как и тогда, чувство вины и неловкости за то, что не ощущала должного обстановке волнения. Что делать? Мы носили принятые нормами этикета соответсвующие случаю маски, говорили уместные слова и боялись даже самим себе признаться, что чувствовали иначе. Да и к двойственности мы тоже привыкли. У нас были парадные и домашние лица. Мы распалялись у экранов телевизоров в негодовании за враньё, а в общественных организациях обменивались трафаретными фразами, чувствуя себя героями сказки про голого короля.


День был морозным. Мы продрогли и мечтали попасть в тепло. Первое, что нам пришло на ум – Исторический музей. Он был тут же, на Красной площади, и обещал нам крышу над головой.
Народу было мало, и мы спокойно ходили от экспоната к экспонату, испытывая состояние блаженства от обнявшего нас тепла. Остановившись у большого восточного казана, мы вдруг услышали за спиной обращенный к нам голос: «Это экспонат из Средней Азии, мы оттуда родом». Этого он мог и не говорить. Его выдавал грузинский акцент, такой своеобразный и симпатичный, как нам всегда казалось, потому что грузины были у нас известны как народ с ярко выраженным чувством юмора.
Перед нами стояли три ярко выраженных представителя этого племени: под одинаковыми, глубоко надвинутыми на глаза козырьками «Аэродромов» выдавались такие характерные крупные носы. Все трое широко улыбались. «О, да мы почти земляки, мы ведь тоже из Средней Азии.» «Ба, вот это встреча!» - распростер театрально объятия один из них. Мы рассмеялись. Да и, честно говоря, нам было приятно встретить здесь, в Москве, кого-то из наших краёв. Впервые в столице, нам всё казалось удивительным. Встреча с «земляками» казалась нам редкой случайностью. А то, что грузинов в Москве больше, чем в Средней Азии, потому что они все занимались всякого рода торговлей, мы не подозревали. Поэтому их первое предложение, пойти вместе пообедать, приняли как совершенно естественное. Вообще-то у нас были ещё планы на сегодня, ведь мы хотели за десять дней пребывания в Москве увести с собой как можно больше впечатлений, поэтому ели, что называется, на ходу. Но ради наших «земляков» решили сделать исключение и пообедать нормально, то есть проглотить что-нибудь горячее в столовой.

Мы вышли на Красную площадь. Нашим попутчикам было на взгляд лет сорок, сорок пять, нам они годились в отцы, и это обстоятельство позволяло нам вести себя естественно и доверително. В общем-то, доверительность была нашей отличительной чертой во всех обстоятельствах, но здесь она была ещё больше. В разговоре с парнями нашего возраста или чуть старше хотелось нравиться, быть осроумной, словом, производить впечатление. А эти «дяди» показались нам родными, как старые соседи, случайно встретившийся далеко от дома. Они тут-же взяли инициативу в свои руки: «Девчата, давайте пообедаем по-человечески. Мы живем здесь совсем недалеко, в гостинице «Будапешт». Там в ресторане и пообедаем.»
Мы не соглашались. Признаться,что это нам не по карману, мы не хотели.
«Знаете, там нужно ждать, пока тебя обслужат, туда не принято забегать на пять минут, а у нас времени мало. Мы сегодня ещё хотели поехать на Ваганьковское кладбище.» «Обижаете,- нараспев сказал старший из них,- такая встреча, а вы убегаете. Мы тоже ещё не много видели в Москве. У меня предложение: сегодня мы приглашаем вас с нами пообедаать, а завтра мы все вместе едем на Ваганьковское кладбище.» Мы с Олей вопросительно переглянулись. «Ах, чего уж там»,- подумалось нам, и мы все вместе отправились по направлинию гостиницы «Будапешт».
Войдя в фойе, мы поразились обступившей нас роскоши. Здание было старинным, с лепным высоким потолком. Галантно приняв у нас пальто, наши кавалеры повели нас в зал ресторана. За многочисленными столиками под белыми скатертями, в дальнем углу зала, распологалась эстрада. Официанты в крахмальных воротниках гордо держали головы поверх черных бабочек у ворота. Мы с Олей оробели. Такого мы не ожидали.
Разговор за столом не очень-то клеился. Мы были в буквальном смысле не в своей тарелке. Стараясь немного прийти в себя, мы стали оглядываться по сторонам. Люди, сидевшие за столами, вели спокойную беседу, курили, смеялись, пили и ели. Всё было обычным, только шло в другом ритме. Мы жили ещё ритмом многоликой улицы. Здесь время шло медленнее, только мы ещё не перестроились и от этого чувствовали неловкость. Наши кавалеры – наоборот. Картинная небрежность, с какой они сидели в своих креслах, должна была означать: мы давно к этому привыкли. Я никак не могла запомнить их имён.Так или иначе мы не могли бы их называть по имени. К людям старшего возраста мы привыкли обращаться на вы и по имени – отчеству. Просто обратиться на ты к человеку, который на двадцать лет тебя старше, мы не могли и поэтому в беседе с ними избегали всяческих обращений. Поскольку мы были приглашены, то первым делом смотрели в меню на цены, боясь злоупотребить гостеприимством наших попутчиков. Видя такую нашу растерянность, они решили угостить нас на свой вкус. Мы не возражали. Но когда стали заказывать напитки, что-то во мне неприятно запротестовало. «Здесь-то уж надо было нас спросить»,- роптало во мне. Заказана была только водка, которую я вообще никогда не пила. Оля, по всей видимости, тоже, потому что мы, как сговорившись, переглянулись. Первую стопку нас почти вынудили выпить. Мне этого было достаточно, чтобы напрочь освободиться от мучавшей меня неловкости. Всё было естественным: и этот ресторан, и наши попутчики. Мой угодливый сосед подавал мне один за другим бутерброды с черной икрой, которые я ела только потому, что меня угощали и ещё потому, что знала – это было дорогим деликатесом. Солёные икринки напоминали мне головастиков, но после водки и они были вкусными. Когда подали горячее, я была уже сыта. Беседа стала оживлённей. Мы рассказывали о том, где мы были и что видели, а наши «собеседнки» слушали, не слыша, и довольствовались тем,что им не приходилось говорить самим. Они охотно смеялись каждой нашей шутке и больше наблюдали нас, чем слушали. Им нравились эти свежие восторженные девчушки.


Олины милые ямочки на безукоризненно чистой коже порозовевших щек были умопомрачительно привлекательны. Без того всегда улыбчивые глаза, светились от возбуждения влажной голубизной из-под ресниц. Пухлые, красиво очерченные губы довершали картину абсолютного совершенства. Магическую притягательность своего лица Оля знала. Удивительно правильное и красивое, оно запоминалось и притягивало как магнит. Оля страдала только из-за своей фигуры. Большая и полная, она мучала себя диетами и была несмелой в обществе парней. Она всегда чувствовала себя лучше, когда сидела, потому что была свободной от изучающих её фигуру взглядов.

Я больше привлекала внимание общительностью и активностью. В целом я себе нравилась, но в многочисленных автопортретах, что рисовала для занятий и для себя самой, исправляла то, что, на мой взгляд, недоработала природа. Моим страданием всегда были разбросанные по всему лицу веснушки, поэтому я рано привыкла к косметике и тональному крему.
Я отличалась от Оли живостью движений и мимики. Маленькая, я больше привлекала внимание, когда говорила и двигалась.


На эстраде гитарист извлекал первые пробные басы. Музыканты занимали места у своих инструментов. За нашим столиком стало заметно веселее.
Оля пробовала отказаться от очередной стопки. Напористый грузин острил, деланно огорчался и умоляюще заглядывал в глаза, словом, играл клоуна, но хорошо знал, чего хотел. Оля уже смеялась и, поняв бессмысленность сопротивлвния, подняла рюмку. Все остальные должны были, конечно, тоже чокнуться за тост долгожителей, такой любимый в Грузии. Олин сосед говорил заученно: «Давайте выпьем за гробы. За те гробы, что сделаны из столетних дубов, из тех дубов, что посажены сегодня». Мы выпили. Уговаривали, вообще-то, Олю, потому что она была, как сразу уяснили для себя три друга, более серьёзной и рассудительной.

Играла музыка, кружились люстры, слова не имели особого смысла. Оля неловко опрокинула на платье рюмку водки. Мы ещё ждали, когда нам принесут десерт. Но нам его приносить не спешили. По мне – так можно было давным-давно встать из-за стола. Такого обеда у нас ещё не было. Но нас угощали грузины, а они, как известно, отличаются широтой натуры и гостеприимством. «Слушайте,- предложил вдруг «затейник»,- есть предложение съесть десерт в номере. Не возражаете?» Мы не возражали. Нам всё нравилось. Голова слегка кружилась, и нам было весело.
«Официант!» - позвал властно наш друг, который расплачивался за обед. Сто двадцать рублей. Неслыханно для нас за один обед. У нас за всё пребывание в Москве на еду ушло меньше.
Мы очень долго поднимаемся в лифте. Вот и номер. Входим. Даже в нашем состоянии ещё понимаем, что поред нами номер-люкс. Большая гостинная презентирует нам фортепиано, цветной телевизор, мягкую мебель, в которой можно утонуть, бар с напитками и в самом центре – стол фруктами. В обе стороны ведут ещё две двери. Хозяева, пытаясь ещё больше поразить наше воображение, проводят нас по остальным комнатам: три спальни и кабинет. Мы возвращаемся в гостинную, куда нам должны принести десерт. Друзья, чувствуя себя как дома, играют гостеприимных хозяев. Соссо, самый молодой и симпатичный из них, опустившись на корточки, занят телевизором, пытаясь его настроить, но на экране только снег, и он ничего не может поделать. Он, бывший душой компании, все дела организационные автоматически брал на себя. Это было его второй натурой. За столом он заботился о том, чтобы всем было весело, а сейчас, обнаружив поломку телевизора, тут же взялся устранить этот досадливый непорядок. «Это не проблема. Нам сейчас его наладят.» С этими словами он вышел из номера.
Булат показывает Оле в кабинете журнал с заграничной маркой абтомобиля, который он собирается купить.
Дверь распахнута настежь, и нам из гостинной хорошо виден грубоватый волевой профиль Булата. Крепкий,сбитый, без лишних движений, он всем своим видом выдает человека дельного, для которого лирика в мире не существует. Для таких, как он, мир - большой рынок, где все взаимоотношения среди людей основаны только на купле-продаже.
Ещё внизу в ресторане он подключался к разговору только тогда, когда речь заходила об абтомобилях, домах и ценах. В этом он знал толк. Сеичас, листая с Олей журнал, он, возбужденный близостью здорового молодого тела, лихорадочно соображал, что бы предпринять. Интуиция ещё подсказывала ему, что простыми и понятными ему формулами купли-продажи ему сегодня не обойтись, но горячая грузинская кровь, вскипая в нём, почти лишала его рассудка...
Авас, хорошо сложенный, спокойный на вид, занимал позицию спокойного наблюдателя. За обедом он ни разу не обратил на себя внимания, односложные его вставки были лишь долгом приличия, давали всем понять, что он тоже учавствует в разговоре. Его с прищуром взгляд вызывал смешанное чувство робости и неприязни. Было непонятно, то ли он смеётся над тобой, то ли гипнотизирует и подчиняет своей воле.
Сейчас он сидел в глубоком кресле и наблюдал, как я пробую клавиши фортепиано, пытаясь воспроизвести напев знакомой детской песенки. Когда я, бросив эту затею, хочу обойти его, чтобы сесть на диван, он ловко подхватывает меня за талию и притягивает на подлокотник кресла. Я теряю равновесие и падаю ему на колени. Никогда в жизни со мной не обращались так вольно. Сквозь туман в голове соображаю, что это неприлично, стараюсь высвободиться из его рук, ищу беспомощно глазами Олю. Её нигде нет. Это меня настораживает...
В это время в номер вкатили на роликовом столике новый телевизор взамен неисправному. Две горничные девушки и мужчина были заняты этой заменой. Наконец я увидела Олю, решительно направляющуюся ко мне из кабинета. Хорошо зная её спокойный нрав, я поразилась гневному выражению её лица. Оля властно потянула меня за руку, бросив вполоборота: «Пошли, быстро»!
Мы ещё только подхватили с вешалки наши пальто и, пользусь суматохой вокруг телевизора, вылетели через коридор напрямую в открывшийся как по заказу лифт. Совершенно сбитый с толку Соссо выскочил вслед за нами. Лифт опускался, опуская нас в буквальном смысле на грешную землю. Мы, трезвея, толкались в тесноте, стараясь попасть в рукава пальто. Соссо выглядел растерянно и суетливо писал адрес на листке из записной книжки. Лифт остановился. Мы решительно двинулись через широкое фойе к выходу, а Соссо хотел было ещё что-то сказать, но, видя нашу реширельность, остался в лифте.
Лишь только за нами захлопнулась дверь гостиницы, Оля обернулась и, скомкав листок, сунутый ей в ладошку, бросила его в стоявшую у двери урну. «Знаешь, что он мне сказал?» «Вы что же, девочки, думали – всё бесплатно? Ели, пили, и это всё за просто так? Так не пойдет.»
Если бы на наше счастье не испортился телевизор, всё могло бы для нас печально кончиться.
Я только сейчас ужаснулась тому, что могло бы быть. Мы молча шли вдоль заснеженной длинной улицы, шли быстро, состедоточенно глядя себе под ноги. Никто из нас не знал, куда мы идём. Мы обе ещё не переработали случившегося. Дойдя до большого порекрёстка, мы словно проснулись. Внезапно остановившись, повернулись друг к другу лицом, какое-то мгновение сосредоточенно молчали и вдруг, как сговорившись, расхохотались так громко, что обратили на себя внимание прохожих. Мы стояли у перекрёстка и хохотали до слёз. «Зато один раз с шиком пообедали...» Фразы глотались на середине и тонули в новом истерическом хохоте, освобождая нас от напряжения пережитого. Как неожиданно свалилось нам на голову откровение быть взрослыми. Наивным жизнь ставит западню. В этот день только мы простились с детством, с миром незапятнанной доверчивости. Мы и так слишком долго задержались в нём, потому что были из провинции. Сегодня в рассуждениях моего двенадцатилетнего сына больше реальности, чем у нас тогда в девятнадцать. Но ведь он житель цивилизованного Запада.
Я гляжу назад, вспоминаю – и мне грустно. Я вижу смеющихся на перекрёстке девчонок и говорю о них как чужая: «Милые провинциалки.»

Impressum

Texte: Все права защищены
Tag der Veröffentlichung: 02.01.2012

Alle Rechte vorbehalten

Widmung:
Моим студенческим подругам